Отзывы и отклики

О стихах И. Шейниса

Е.В. Купчик,
доктор филологических наук,
профессор ТюмГУ

Любой большой поэт отличается от себе подобных «лица необщим выраженьем». На формирование личности (в том числе и поэтической) оказывают влияние факторы разного порядка - начиная от среды и условий воспитания. Однако сущность поэтической личности, ее специфика отнюдь не обусловлена внешними влияниями, которые можно рассматривать в качестве импульса, «провоцирующего» поэта, например, на обращение к определенным темам. Все самое важное в литературном творчестве представляет собой продукт собственно душевной /духовной/ интеллектуальной «работы» поэтического Я. Осмысляя, в сущности, один и тот же мир, художники слова представляют читателю разные картины этого мира.

Тематика произведений И. Шейниса, включенных в рецензируемый сборник, классически традиционна: родина, любовь, природа, жизнь и смерть, поэт и мир, война... Отличительной чертой Шейниса-поэта является чуткое отношение к традициям описания коренных для россиянина понятий. Это касается прежде всего образа России, формула которой - «погост - селение - погост» - определяет ее характер: печаль, молчаливость, загадочность, представление о собственном пути. В стихах И. Шейниса о России оживают блоковский образ узорного платка, есенинский «синий сумрак». В стихотворении, открывающем сборник, автор сразу же обозначает систему поэтических координат, в которых особо значимой предстает родная земля - в том числе и малая родина. Образ оставленной деревни («Она за холмом этим древним…»), как и вопрос «Когда же последнею каплей Наполнится сердце твое?» («Не верить, что правда сильнее…») вызывает в памяти некрасовский образ «чаши вселенского горя», которая «с краями полна».

Однако восприятие России поэтом далеко не исчерпывается практически декларируемой традиционностью. Поэтическое Я заявляет о себе не только и не столько в указаниях на внешние приметы новизны (например, «вместо Троицы футбол» в «Известна формула России»); оно проявляется в самом ракурсе видения мира с позиций человека, существующего в ХХ столетии, богатом на события разного рода: это и успехи науки в познании мира, и технические достижения, и события разрушающие и разрушительные: 37-й год(1917 - 1937 – 1987), война, унесшая миллионы жизней, духовное оскудение («По могилам стреляют юнцы»). В его стихах нет так называемой злободневности – события важны как повод для размышлений о судьбе поколения.

Поэтическое Я заявляет о себе как активный субъект, и это, по-видимому, определяет для автора назначение поэта в мире. Само воздействие может быть мощным и даже сопряженным с разрушением: «Бульдозером рушу я грани». Отметим, что воздействие поэтического Я распространяется не только на материальный мир, но и, например, на покорение Судьбы в образе рыцаря.

Мир у И. Шейниса предстает протяженным по горизонтали и вертикали, изобилующим объектами природного и человеческого мира (но не тесным), наполненным жизнью. Это пространство можно пробовать «на вкус, на цвет, на глубину».

Из картин природы важны прежде всего те, которые связаны, спаяны с воспоминаниями, сопряжены с осмыслением поэтом-философом собственного бытия и всего мироздания. Таковы, например, «Тот самый сад, и речка возле сада, И на воде - дорожка от луны»; таковы старые дома городской окраины, деревья, дороги, облака. Значимый элемент мира - вода в разных ее ипостасях, созвучных чувствам и настроениям человека: «Море - страсть. А ручей - это нежность, Журчащая в тихом лесу». В песне «Озеро Долгое» отражена ассоциация озера, которому герой обращается как к собеседнику, с молодостью, с песнями под гитару у костра, звучащими на фоне лесной тишины. Просторно, необъятно и величественно небо с облаками, солнцем и звездами. Солнце, безусловно, является главным космическим объектом в поэтическом мироздании И. Шейниса: оно наполняет мир светом, дарит ощущение блаженства - «солнечной лени» герою, уподобляющему себя подсолнуху - «чтоб солнца ни на миг не потерять». Солнце, заливающее мир золотом, связано, как и вода, с молодыми летами: «То не башни церковные шлют нам лучи золотые, - Купола нашей юности блещут в закатном огне».

Пространство предстает многоцветным, ярким, (и включенные в книгу фотографии-иллюстрации ему вполне созвучны). Само перечисление дает представление о многоцветье мира: красная даль, рыжий берег, белогрудое облако, «зелено-желтый хоровод» (бал осени), золотая пыльца, «золотая звезда на востоке»; «Солнце сквозь песок желтело»; «Так по-бабьи вернулось лето, В платье розовое одето». «Вот желтую кисть пейзажист Нацелит сурово и метко»; «А зелень небесам к лицу». Очень заметен цвет, о котором поэт сказал: «Боюсь голубого и синего»: синий сумрак, синий снег, лазоревое небо, «в заборе синем щелки», «по-весеннему синий взгляд». В синих тонах видит поэт и весну, и сказочную даль, и облик любимой: «Синие признаки весны»; «За синим морем - синий остров и небо синее над ним»; «А руки твои - голубые! И синего платья прибой». Окраску в стихах И. Шейниса получают как реалии видимого мира, так и объекты иного плана, например «И дни - как мятые листы - Летят, летят в лиловых пятнах». Пристально вглядываясь в мир, автор отмечает изменения тонов, что иногда мотивировано в тексте: «От ревности желтеют паруса»; «И зеленеет якорь от обид». По отношению к самому себе И.Шейнис использует «цветовое» наречие, передавая то или иное состояние: «Я, отсыревший дома добела»; «Я равнодушен добела».

Мир поэта наполнен звуками, главным образом гармоничными: это журчание текущей воды, плач прибоя, звон волны на крутом повороте, песни, майская песня рощи. Любая музыка прекрасна, даже если «дом до крыши раздражен». Гармоничен у И. Шейниса и шум (являющий собой нестройное звучание и потому традиционно оппозиционный музыке) - поскольку это «сладкий шум садов», это звучание всего живого мира: «Вы вдруг услышите Прекрасный шум, Шум ветра, моря, шум любви и жизни».

Мир воспринимается не только зрением и слухом, у него есть вкус, запах, он дает человеку тактильные ощущения: так, дождь оказывается сладким; герой чувствует аромат цветущих яблонь, запах июльских туч, теплоту солнца, холод вод и созвездий, шершавость ветки… Мир не дистанцирован от человека, он не только прикасается к нему, но и вторгается «внутрь»: «Полоснуло по сердцу закатом»; «…Чтоб волны, вольностью звеня, Струясь в заплаканные очи, На берег вынесли меня»; «И холодно-прозрачная волна Докатится до вашего желанья И растворит его…»

Каждое время года представлено в многообразии своих проявлений, в насыщенности красками и звуками, настолько живым, что постоянно побуждает поэта к обращениям: «Иди, святой (о снеге - Е.К.)! Расстанься с небом без печали И землю грешную укрой»; «Ах ты, ветреный февраль! Ну и парень, ну и враль!»; «Ну зачем же, капризное лето, нарушаешь ты планы поэта?».

Человек впитывает, вбирает в себя мир всеми органами чувств. Составляющие мира оказываются в гармонии, в тесном переплетении: звук обретает свойства жидкости, воздуха, беззвучное начинает звучать - и т.д.: «И напьюсь соловьиного свиста, Надышусь родниковой водой»; «Я эту любовь допою»; «Звенит мое воображенье»; «Закрою на ночь обе двери И буду слушать дивный сон»; «Этот солнечный всплеск». «Я слушал все суше и злей»; «И тишина сушила глотки нам»; «…Когда спиною слышу: «Жид!»; «Когда стихает огненное солнце». Вполне возможно и сочетание несочетаемого («лампад нетленная прохлада» или «сладкая боль»).

Герой-поэт активно осваивает мир: для него актуальны образы дорог, перемена мест: «Милей всего была гостиничная койка. От сытного стола сбегал я сразу в лес». Дорога помогает познавать мир, она же может и спасти от беды, от негативных состояний: «В холодный заспанный трамвай садись - и все пройдет»; Традиционный для русской поэзии мотив преодоления пространства как аналог проживаемой жизни предстает у И. Шейниса в нескольких видах. Это передвижение по дороге, сопряженное с преодолением трудностей, но вознаграждаемое чувством полноты бытия: «Никто не приходил нам на подмогу. Был смысл лишь один - вперед, в дорогу. Мы верили мечте и вдаль смотрели». Преодолеваемое пространство может оказаться и бездорожьем. В «Как много между нами дней» разворачивается авторская метафора время - лес. Герой пробирается по «непроглядной чаще» дней, мнет «минуты, как цветы», вглядывается в даль «сквозь часы - густые ветви». Статичной оказывается «дорога в никуда» в парафразе лермонтовского «Выхожу один я на дорогу». Герою Шейниса видится то же самое пространство, что и лермонтовскому, однако ему «не больно и не трудно жалеть о солнечном былом», желание «забыться и заснуть» перемещается к границе небытия, а в настоящем остается память и надежда.

Особый способ преодоления пространства - полет, предстающий аналогом мечты, фантазии («Или - помнишь? - как на берег Нила Улетали мы с низеньких крыш»), самой жизни («Пора уже подумать о душе, Внять голосу давно уставшей плоти, Пока еще держусь на вираже, Пока штурвал в руках и я в полете»); а после физической смерти в полет отправляется его душа: «Лети, душа моя, лети! Свободная от оболочки, Лети!».

Необходимо отметить, то образ мира И. Шейниса не является раз и навсегда заданным. В философской лирике поэта пространство может сжиматься подобно шагреневой коже; точнее, таким его видит поэт, отказавшийся от возможности освоения обширного пространства - с целью познания мира. Герой «Узнать бы, что за этой рощей» пытается погасить в себе стремление - казалось бы, вполне осуществимое - узнать о не видимой ему области мира, отказывает себе в возможности открывать новое, четко очерчивая круг собственного видимого мира: «Моя дорога все короче. Диван-кровать часов с восьми… Что может быть за этой рощей? Пустое место, черт возьми!». В другом стихотворении поэт оценивает ограниченность в пространстве человека, которому суждено уйти «недалеко», «невысоко» и «неглубоко». Последний параметр связан с уходом из жизни, и с этим связано в свою очередь суждение об особой системе оценки бытия человека. «Лишь бы не жить обдуманно и мелко И не забыть, что есть на свете мерка, Которой мерить очень нелегко». Указание на замкнутость пространства отмечено и в «5-м километре Приморского шоссе»: дорога, с одной стороны, оказывается «непрерывной лентой мечты», с другой - границей пространства, отведенного поэтом для себя: «Каждым утром - без славы и фальши - объезжаю полмира свои». Героя окружает обжитое, уютное пространство дома: «Косые тени на полу. В литровой банке ветка ивы. Котенок, дремлющий в углу. И мать - с улыбкою счастливой». За окнами и дверью дома как надежного прибежища - граница между своим и чужим. Существует опасное пространство - искушающий простор, который «хитро-равнодушен»: «Закрой окно. Захлопни дверь - тебе никто не нужен. Среди измен и перемен Веди себя достойней. Нет ничего вернее стен И потолка спокойней». Вместе с тем героя манит, интересует и необъятное пространство, в котором сосуществуют и реальность, и сказка («тридевятое царство»).

Герою-автору свойственна богатая гамма выражения эмоций. Сильное чувство - это огонь и ветер: «Ты сама - как самум! Опаленное ветром пустыни, все растрескалось сердце, и в пепел свивается жизнь». Внезапное чувство подобно мощному взрыву: «Я сразу взорван был - так, вероятно, Взрываются миры, соприкоснувшись С антимирами». Чувства могут быть смешанными - как радостная мука или сладкая боль. Герой сжигает за собой мосты, борется с сомнениями, разгадывает загадки, умирает от тоски. Отсутствие чувств, при котором человек « бессердечен…равнодушен добела», а «каждое стихотворенье Другим подобно иль равно», переживается как состояние весьма негативное, отсюда призыв: «Где ты, Герда? Я - Кай. Я каюсь. Приходи». Герой отчетливо и неравнодушно видит и слышит мир и людей, гордится любовью, смеется и злится, он даже может поцеловать страх («Когда отлюбишь - поцелуй…»)

Герой Шейниса живет напряженной духовной жизнью, размышляя о любви и поэзии, Боге и Вселенной, о жизни своей и мира. Тему любви, представленной сильным и сложным чувством, поэт решает в традиционно-романтическом ключе, чему способствует использование устойчивых сопоставлений русской поэзии - например, образов яда, чаши: яд губ, «А утром - вдребезги любовь, как об пол бьют пустую чашу». Женщина нарисована возвышенной, порой просто сказочной (например, царевной с далекого синего острова) - и в то же время вполне реальной, близкой. Любовь дает возможность придать высоту земному. Так, герой «Первой любви» вдруг видит в веснушчатой, загорелой руке, которую можно «небрежно так схватить в игре», возвышенное, принадлежащее уже не земле, а небу и музыке: «Вот твоя рука. Теперь она - как белая туманность! Как шелест лебединого крыла! Как нежная мелодия…».

Герой И. Шейниса является человеком размышляющим - о многоплановом бытии и пустоте, о других и о себе. Поэт примеряет к себе различные образы: это и «зверь израненный у жизни на виду», и Моцарт, и подсолнух, старающийся захватить побольше солнечного света, и неодушевленные объекты окружающего мира: «Кем я был? Валуном, Пролежавшим в дорожной пыли? Или срезанной в утренних росах Пастушьей свирелью? Может, робкой тычинкой…». Его волнуют вопросы жизни и смерти, состояние и участь души, вечный вопрос: «А что за той невидимой оградой, Которой жизнь и смерть разделены?» Жизнь непроста и нередко горька, однако героя не покидают непременные спутники любви - надежда и вера. «Реплика В. Высоцкому» с ее «Такая в жизни жуть, А в этой жути ржут Транзисторные ультражеребцы… Такая в жизни грязь, А в этой грязи - мразь…» завершается следующим: «Такая в жизни тишь, А в в этой тиши лишь Поскрипывает чья-то колыбель». Вера героя распространяется и на Бога, и на чувства, и на весь окружающий мир: «Я верю в справедливый случай, И в белый снег, и в летний зной, И в то, что мне не будет лучше, И в то, что лучшее со мной».

Поэт и поэзия - важная для И. Шейниса тема. Объекты внимания автора - и само поэтическое творчество (например, белые стихи, которые «медленно и тяжко Бьют в ваше сердце»), и личности разных поэтов (Лермонтова, Рубцова, Высоцкого), и общность судеб мастеров слова («Поэты долго не живут»). Поэт внимателен к стихам, к словам, их значениям и облику. Он вглядывается во внутреннюю форму слова, поэтически осмысляя ее («Високосный - от слова висок: Бьется жилка твоя голубая. Високосный - от слова высок: Выше смерти уже не бывает»), он может и создать новое слово («Мои душетрясения - кому они слышны?»). Однако последний случай - редкость, поэт работает в русле прекрасных традиций русской литературы. Приверженность традиции декларируется, например, в «Меняются громкие ритмы». Автор сознает себя цепляющимся «за старые рифмы - Соломинку бытия». Объединение со старой поэзией отражено в аллюзиях и реминисценциях, например: «Я верю, что есть вдохновенье, И слезы, и жизнь, любовь»; «Ведь сраму мертвые не имут. Все остается нам, живым». «Хоть и помню библейскую строчку, Любодействую в сердце своем»; «А нынче требует поэта К священной жертве Аполлон»; «Не щадят мои годы Ни кинжал, ни праща» «С звездою говорит звезда На зашифрованном наречье».

Поэтический талант отличается способностью видеть известное, привычное по-иному, в собственном ракурсе. Во все времена поэты осмысляли природу и любовь, смену времен года и состояний души, литературное творчество и вечные вопросы бытия. В стихах И. Шейниса чувствуется не просто зоркость, наблюдательность, образность, искренность, точность в изображении чувств и настроений, доброта и любовь к миру, но и высокая степень осмысления бытия, что позволяет говорить о высокой духовной ценности написанного поэтом, а о нем самом - как о человеке, наделенным большим поэтическим даром.

 
   
 
Web-дизайн и разработка сайта Юлия Скульская
© 2024 Авторская песня Исая Шейниса