Поэзия

Бисерный дождь.

Шейнис-Нук жил на Фонтанке, но нередко появлялся в общежитии. Возбуждённый, оживлённый, поднялся он к филологам на четвёртый этаж. Это было 4 октября 1957 года. Общежитейцы, услышав сообщение ТАСС по радио и сигналы спутника, высыпали в коридор. Нук выступал, сидя на подоконнике: - А?! Спутник в космосе! Эго всё Калуга, всё Циолковский!

Потом пел околокосмические песни:

Гори, гори, моя звезда..

Однажды в начале лета над городом шёл бисерный "слепой дождь". Все, кто был на Невском проспекте, прятались по подъездам, под зонтами. Гук пристроился у стены беседки Росси. Рядом с ним оказалась весёлая неотразимая девушка. Она подставляла ладошку дождю. Гук разволновался. В это время мимо, по тротуару, побежали молодые люди в сторону Дворца пионеров. Девушка вскрикнула:

— Эй, куда вы мчитесь?!

— В парк! Там выступает Булат Окуджава!

Весёлая девушка и восхищённый Гук переглянулись и остались на месте. Но чуда не произошло.

Услышав трогательный рассказ Гука вечером, Нук огорчился:

— Гномуля. Конечно, относительно девушки ты прав. Но что касается Булата Окуджавы, ты много потерял. Не потому, что ты не знаешь, как он работал в моей калужской школе. А потому, что ты не слышал его стихов.

Раздосадованный Гук отправился на книжный развал.

Осень тронула красками листья деревьев, эту красоту гномы должны были ощутить непосредственно. Тук и Гук поехали в Пери на охоту с ружьём и одним патроном, а в другой раз, уже общими силами, отправились в Дибуны, прихватив с собой солидный запас арбузов.

Так отметили начало последнего учебного года.

Шиллер и гномы

Благодаря "широкому профилю" Нуку удалось очаровать своим песенным репертуаром преподавательницу немецкого языка Ковалевскую Людмилу Александровну. Вместе с Гуком он стал ходить к ней якобы на дополнительные занятия. На самом деле они разучивали старинные немецкие песни и выступали в концертах. Она аккомпанировала им на рояле.

В задушевных беседах возникла идея преподнести декану Гофману сюрприз — исполнить на немецком языке драму Шиллера "Коварство и любовь", чтобы в спектакле сверкнули все гномы — и Нук, и Тук, и Гук с фонарём.

Дрожи в коленях им прибавила сама Ковалевская. Через отверстие в занавесе она увидела не просто аншлаг, а зал, заполненный преподавателями немецкого языка вузов Ленинграда. Шлифовать фонетику артистов пришлось по ходу пьесы. Вышли на сцену, возбуждённо заговорили, услышали аплодисменты. Вот и всё. От радости заобнимали Катю Кибардину, по сцене Луизу, — розовощёкую русскую красавицу.

Буря оваций пронеслась в рядах актового зала, когда Гофман сделал заявление прямо на сцене:

— Я решил, что участники спектакля почти сдали государственный экзамен по немецкому языку. Браво!

Это был сильный ход гномов, почти е2-е4, который никому не грозил осложнениями. "Вот это хохма!" — восторгался Нук.

Опять свадьба

Тук, отбиваясь от поклонниц, не терял генеральной линии. Наконец, он согласился с Тамарой Гильбо. Пошли они под венец дружно. Свадьбу играли по-семейному. Белокурый Тук покрывался алым румянцем, когда требовали исполнить "Горько!". Гости всех возрастов танцевали "В городском саду играет Духовой оркестр"!..

Нук и Гук, выбрав момент, окружили вниманием молодую. Она вдруг рассказала: "Он всю блокаду просидел дома у печурки. Съёжится, чтоб голода не чувствовать. Он и теперь крошку хлеба на пол не уронит. Не знаю, что у нас получится? Мы такие разные с ним".

— Ничего, Тамара, — ободрял её Нук. — Теперь ты для него хорошая печка-буржуйка. Семейная жизнь — это подарок.

— Сама знаю. Ты лучше скажи, скоро Домбровской рожать?

Домбровская носила свою Катю до 1 марта, когда и разродилась. Нук прибежал вечером в общежитие "Медведь" с криком:

— Гук, поздравь меня! У нас дочь!

Через минуту комната наполнилась соседями: Шиманский, Соколов, Быкова, Тимофеева и др. Но молодой отец не сдался: спешил в роддом показаться жене. Он успел только попросить, чтоб выпили за здоровье новорождённой.

— Не волнуйтесь, папаша, — успокоил мудрый сноб Соколов, - мы традиции знаем.

Ромашки в Ольгино

Через несколько месяцев готовились к экзаменам за четвёртый курс. Май был солнечным, тёплым, сиреневым, словом, грел душу. Нук и говорит:

— Гук, а поедем со мной в Ольгино. Там Домбровская на даче кормит Катьку. А мы пойдём в кущи поближе к Финскому заливу. Не забудь конспекты.

В дачном домишке, меньше гномьего, Домбровская прикрикнула, чтоб они не шумели:

— Катька уснула. А вы слетайте в магазин. Потом куда хотите.

Исполнив поручение, Нук повёл Гука в прибрежные высокие травы.
Расстелили старые одеяла, набросали на них бумаги и принялись искать ответы на вопросы. Со стороны Финского залива веяло пряным солёным ветерком. Цвели пахучие кашки, одуванчики и ромашки.

Учили старательно. Потом слушали, как урчат пчёлы, журчит ручей и поют птицы. Потом, пригретые солнцем, задремали. Когда Гук очнулся, Нук лежал на спине, закинув руки за голову. Что-то он видел в далях, чему-то удивлялся, потому что вскоре получались нестандартные стихи:

О, если бы свистнуть, как в старое время,
Коня на лугу отыскать...

Вместо коня увидели детскую коляску. Это Домбровская вывезла ребёнка на прогулку и высматривала друзей в зарослях, Высмотрела. На этом подготовка к экзамену закончилась.

Эндшпиль

Эндшпиль в институтской истории гномов обозначился, когда они заканчивали пятый курс филологического факультета. А сразу после госов, согласно распределению, Нук с Домбровской оставались в Ленинграде, чтобы учительствовать. Тук с Гильбо уезжал в Иван-город, чтобы учительствовать. Дук уже учительствовал в Казахстане.

Гук, в надежде получить свободное распределение, собирался ехать в Крым, чтобы завершить работу над рукописями и передать их в издательство "Плафон".

Цук оставался в космическом центре России, творил высокое, храня верность другу-брату Нуку и всем неведомым гномам.

Состоялся незабываемый прощальный выпускной вечер-бал. Вручали синие дипломы и позолоченные нагрудные "поплавки". Именинники уверенно выходили на школьную пашню, не думая о последствиях.

Из напитков предпочитали крепкий вишнёвый коктейль, зная, что с каждым глотком наступает желанная раскованность. Сирены-саксофоны манили в танцевальный круг.

Прозвучал напутственный анекдот. Филолога спрашивают: "Какая разница между биографией и автобиографией?" "Биография, — отвечает он, показывает человека таким, каким он был. Автобиография — таким, каким он себя представляет".

"Это про нас", — утверждали выпускники.

В стороне, у колонны, с бокалами в руках застыли две фигуры — Шейнис и Кушнер с разновысокими профилями. Они вели литературный спор об авторстве. Оба хорошо знали, что фольклор имён не хранит (лишь изредка). Но они соглашались: ведь кого-то всё-таки осенило написать:

Пиала старая пустеет понемногу,
Напиток сладостный мне обжигает кровь.
И вспоминаю я прошедшую дорогу,
Мало-Посадскую кипучую любовь.

Любовь!

Так пусть же пиала
Пустеет до дна.
Когда будет мало,
Начнём всё с начала,
От бочки вина!

Луна о полночь появляется красиво
И светит медленно среди сухих полей.
А жизнь приходит и уходит торопливо
И рядом некому сказать уже: "Налей!"

Налей!

Так пусть же пиала
Пустеет до дна.
Когда будет мало,
Начнём всё с начала,
От бочки вина!

Нук поинтересовался, знает ли будущий классик, кто это написал? Тот пожал плечами:

— Кто написал? Какая разница? Это прекрасно!

— Ты прав. Между прочим, это песнь гномов! — взволнованно добавил Нук по фамилии Шейнис.

Бокалы сдвинулись, издав одновременно два звука — до и ля.

Так на фоне северного сияния сверкнула молнией пятилетняя эпопея малопосадских гномов.