Поэзия

Ты помнишь, открывали мы глаза,
И нас встречал спокойный взгляд отца?
Мы вскакивали сразу умываться,
И находили завтрак на столе
С запиской матери:
«Помойте чашки».
(Мы спорили, смеясь, кому их мыть).
Портфель готов уж с вечера, и вот
По лестнице гремим мы… Нет, конечно,
Ничем тогда мы не могли греметь.
А школу помнишь? Парту у окна
И тихий голос Марьи Алексевны,
И звон разбитых стекол... И река…
О, как идти домой нам не хотелось!
Там только что пришла с работы мать,
А на столе не убрана посуда,
И каждое мгновенье со стены
Внимательно глядит на нас отец.

Ни мелодий, ни бури, ни света
Не осталось
Устоялось.
Всё, стало зелёного цвета.
Жизнь сжалась,
Как змея после боя -
С истраченным жалом.
(Ах, какие обои!
На фоне зелёном -
цветочки...
Вы смеетесь, о боги...
В глазах твоих сонных
Две точки).

Високосный – от слова висок:
Бьется жилка твоя голубая.
Високосный – от слова высок:
Выше смерти уже не бывает.

Мы спокойны и косны теперь
Сны уходят, и выси бледнеют...
Високосный, спасибо тебе,
Что любовь была на день длиннее.

Когда отлюбишь – поцелуй
Ее последний страх.
Возьми в коробке пастилу,
Остановись в дверях.
И в коридоре не стучи:
Соседям нужен мир.
Уйдешь – вздохни и помолчи,
И закури «Памир».
Дождь моросит – не унывай,
Пора идти вперед.
В холодный заспанный трамвай
Садись – и все пройдет.

Заграница! Кому ты не снилась?
Пальцем в карту - и вот он, Париж!
Или - помнишь - как на берег Нила.
Улетали мы с низеньких крыш.

Так и стало. Теперь ты далеко,
В том чужом, непонятном краю.
Не поможет наш старый бинокль
Разглядеть заграницу твою.

Шлешь письмо в разноцветном конверте,
Все в порядке, мол, все по плечу,
Мол, газетным рассказам не верьте,
Скоро сам, как турист, прилечу...

А моя заграница - напротив:
Рыжий берег, заросший травой,
Звон волны на крутом повороте,
Старый мост, по прозванью "живой".

Этот мост перейду - и за рощей
(Помнишь майскую песню ее?)
Забреду я вслепую, на ощупь
В тридевятое царство мое.

Там напьюсь соловьиного свиста,
Надышусь родниковой водой
И вернусь - загорелый, плечистый -
В старый домик под темной листвой.

Мы ждали семеро, пока придет один.
Он сам ушел вперед, наш командир.
Он никого не взял, наш командир.

"Сидеть и ждать!" - так приказал он нам.
И ждали мы, прильнув к сухим кустам,
И тишина сушила глотки нам.

Никто не верил в наше торжество...
А мы живем. Живем и ждем его.
Мы живы, потому что ждем его.

Случится беда –
Отворяй ворота.
Отворишь ворота –
Увидишь кого-то.
Собака залает,
В дом не пускает.
Собаку – ногой,
А его – за собой.
Веди прямо в дом,
Усади за столом.
Потом на кровать
Уложи его спать.
Не спит – не дыши,
А уснет – задуши.
Иначе – беда,
Не закрыть ворота.

Накренен потолок, по-таежному воет оркестр,
Это – в центре Европы, среди разукрашенных баб.
Люстру взяв на прицел, он один (хотя стол на три места)
Пьет фужерами водку. Ему не до мелких забав.

Уже третий бокал, а в груди еще – минус пятнадцать.
Ледяные глаза отражают сверканье ножа.
И красивые девки, какие в тайге и не снятся,
Не садятся к нему – только издали взгляд обнажат.

Тает медленно лед, но в глазах его – странное дело –
Растекается злоба, сменяя восточный мороз.
И гривастый ударник глядит на него обалдело,
Когда вдруг он встает, прохрипев: «Гады, слушайте тост!»
Взглядом зал обведя, и туристские жирные лица,
Он кривит тонкий рот и лесистой трясет бородой:
«В Колыму бы вас всех! Под землею бы вам веселиться,
Чтоб вам души отчистил таежный песок золотой!

Нет, конечно. Сидите. Держитесь за девок.
Будь пистоль, я списал бы вас, сволочи, всех в счет ЗеКа!»
А когда выводили, когда уже шапку надели,
Он рыдал, как мальчишка, кусая соленый рукав.

Ты помнишь это, Иоанн?
Как солнце сквозь песок желтело,
И кровь стекала в Иордан
Из обезглавленного тела?

Теперь по мне несется плач,
В толпе Иродиада рыщет,
Готова плаха, и палач
Сжимает страстно топорище.

Через мгновенье целый свет
Увидит, что и я не вечен.
О, ужас! – у меня ведь нет
Того, кому б я был предтечей.

В нечетных числах что-то есть.
Натура их сильнее, что ли?
Иль так таинственна их воля?
Иль незапятнанна их честь?

Ты вспомни, вспомни наши даты
И непременно все поймешь:
Те числа бились, как солдаты,
Там, где раздвоенность и ложь.

          1973

 

Наша эра - Христова.
Мне, Иуде, две тысячи лет.
Начинаю с простого:
С тридцати полустертых монет.

(Мало платят за совесть,
Знают: нечего мне потерять)
Наша дверь на засове.
-Что ж, Учитель, пора вечерять.

Дай последний мой ужин.
(Хлеб хорош, и роскошно вино)

Вижу: взгляд твой все уже...
Суждено или не суждено?!

Я один перед всеми.
Ты, осина, дрожишь неспроста...

Суждено, фарисеи!
Да! Я снова ...целую Христа.

Что стоит отречься от истин?
Немного колени дрожат...
Не бойся, никто не свистнет,
Когда ты пройдешь назад.

В ответ на косые сплетни -
Приветливее лицо,
Не первым и не последним
Становишься подлецом.
А то, что совесть замучит,
Так ты ей сбежать помоги.
Без правды, как видишь, лучше.
А если воскреснет - сожги!

          1975.

Я - в царстве Снежной королевы,
Здесь ледяные зеркала,
И всюду - сверху, справа, слева-
Я равнодушен добела.
Я бесконечен, бессердечен...
Снежинки - мысли так легки.
Для королевы каждый вечер
Черчу холодные стихи.
Звенит мое воображенье,
Симметрии подчинено,
И каждое стихотворенье
Другим подобно иль равно.

Неужто я навеки предан
Кусочку льда в моей груди?
О, где ты, Герда? Где ты, Герда?
Я - Кай. Я каюсь. Приходи.

          1965