Воспоминания

Другой случай озорства был уже не такой тупой, а, можно сказать, «научно-технический». Несколько умников при активном участии того же Иськи решили подготовить на перемене перед следующим уроком фокус, известный, наверное, всем поколениям, начиная с первых лет электрификации. А именно: вывинтить лампочки из патронов, аккуратно засунуть туда кусочки мокрой бумаги, ввинтить лампочки обратно и затаённо ждать, когда во время урока лампочки начнут гаснуть по мере того, как бумажки от нагрева будут высыхать и переставать проводить ток. Подвигнул всех на это дело «счастливый» случай в виде оставленной кем-то в школьном коридоре большой лестницы-стремянки, без которой до лампочек под высоким потолком было бы попросту не добраться. Этим случаем решили немедленно воспользоваться, и за короткую перемену все четыре (!) лампочки были «обработаны», а следы заметены — лестница как лежала, так и лежала. И вот в середине урока (а за окном давно уже было темно) началось мигание одной лампочки,.. потом другой,.. третьей. Мы как заворожённые, не исключая и нашего учителя физики, умнейшего Евлампия Алексеевича — по иронии судьбы это был именно его урок — глядели на это «светопреставление», пока не наступила полная тьма. Тут очнувшись, Е. А. быстро открыл дверь в коридор, увидел там свет, лестницу и сразу всё понял. Собственно, вся затея была обречена с самого начала, потому что стихийно пришлась на урок физики — зачинщики боялись, что до следующего урока лестницу уберут — и когда ещё ждать такой удачи. А Е. А., надо отдать ему должное, спокойно велел втащить лестницу в класс и ликвидировать безобразие с соблюдением всех правил технической безопасности. Точные указания, что делать, не оставляли ни у кого сомнений, что наша хитрость была мгновенно разгадана — что было горше всего — а тут ещё надо было собственными руками вывинчивать злосчастные лампочки, выковыривать позорные бумажки — и всё это под ироничным взглядом педагога, которого уважали все поголовно.

Насколько я помню, эта воспитательная акция показалась Е. А. вполне достаточной и дело обошлось безо всяких последствий.

С Исей связано у меня ещё и такое воспоминание. Нередко во время уроков, когда можно было отвлечься, я невольно замечал, что Иська с Володей на своей парте буквально давятся от смеха. Иногда кто-то из них не выдерживал, хохоча уже в голос, чем сразу же вызывал, конечно, недоумённое замечание преподавателя, а при повторных взрывах дело кончалось и удалением из класса. Мне было любопытно, в чём тут причина, тем более, что внезапные приступы смеха никак не были связаны с тем, что было в это время на уроке. Последив повнимательней, я понял, что весельчаки явно что-то рассматривают под партой, стараясь делать это как можно незаметнее. Загадка разрешилась просто. Оказывается — они сами показали — у них всегда там лежал раскрытый томик Ильфа и Петрова с эпопеей Остапа Бендера, к стыду моему дотоле совершенно мне неизвестной. Они же знали её практически уже наизусть, но не переставали смаковать подробности чуть ли не каждый день. Много позже, когда я узнал и оценил в полной мере этот искромётный юмор, я понял, что наши приятели обменивались известными крылатыми фразами (тогда мне непонятными) из этого кладезя, как своеобразным паролем для пропуска в свой мир.

Прошло три года. Мы успешно сдали выпускные экзамены и получили на руки свидетельство об окончании средней школы. Оно называлось тогда «Аттестат зрелости». Самые лучшие ученики были награждены золотыми и серебряными медалями. Нечего и говорить, что Ися получил свою заслуженную золотую. Медали давали право при поступлении в ВУЗы не сдавать обязательные для всех других экзамены, а проходить только одно собеседование.

Сразу же после выпускного вечера те из нас, кто решил получить высшее образование, разъехались в другие города, чтобы сдать документы в приёмные комиссии выбранных нами институтов.

Мы с Юркой прошли собеседования в Московском университете и стали студентами: он — философского факультета, а я — механико-математического. Несколько позже я узнал, что Ися поступил на филологический факультет Педагогического института в Ленинграде, а Володя — в Лесотехнический институт в Москве.

Так осенью 1954-го для нас началась новая жизнь — без родительской опеки, в новом интересном окружении — в столичных городах, которые казались нам необъятными после провинциальной уютной Калуги. Для меня, прямо скажу — домашнего дитяти, это было нелёгким испытанием. Но с первых же дней эта жизнь начиналась как-то очень радостно. Новое, недавно построенное грандиозное здание Университета поражало своим комфортом везде: и в мраморных вестибюлях, и в Актовом зале, и в аудиториях, и в студенческом общежитии. Несмотря на свою природную застенчивость и трудное привыкание к новой обстановке, я сразу почувствовал, что мои однокурсники — мои сверстники — умны и дружелюбны. Мы быстро перезнакомились, возникли и быстро развивались и просто дружеские отношения, и первые романтические чувства: среди нас было немало привлекательных девушек. Да и наша будущая научная специальность способствовала всему этому: наша группа на факультете была единственной, которая называлась «астрономической», остальных студентов готовили как «математиков» и «механиков» (так коротко называли специалистов по теоретической механике). На удивление самому себе я быстро освоился в новой среде, почувствовав вкус к почти самостоятельной жизни, через месяц—другой впервые влюбился, учение давалось мне легко и доставляло большое удовольствие — словом, я был совершенно счастлив. Тем не менее, возвращение домой, на каникулы, после первого курса было настоящим праздником. Оказалось, что в Калугу приехали и все мои школьные друзья — повзрослевшие, полные своих новых впечатлений, в чём-то изменившиеся и ставшие от этого более интересными. И мы, конечно, встречались — по-разному, как получалось. Правда, я не помню отчётливо, у кого и как я виделся с Исей. Но одна встреча осталась у меня в памяти во всех подробностях. Однако, она была не после первого курса, а позже, но тоже летом. Тогда мы снова съехались в нашу Калугу почти одновременно. Увидевшись со своим дружком Юрой, я узнал от него, что он и другие ребята (те же Соловьёв, Шейнис, Евдокимов со знакомыми девушками) договорились провести вместе целый день у кого-то на даче за Окой и ждут только меня. Я, само собой, тут же вошёл в компанию и мы отправились закупать провизию и всё, что полагается. Вот тогда — нам с Исей — впервые после школы удалось и обменяться новостями и впечатлениями, и просто поговорить друг с другом, и пошуметь всем вместе за столом, и попеть под его чудесную гитару его авторские песни. Уже в сумерках мы сидели на берегу Оки и не могли оторваться от широкой панорамы огней любимого города.

И вот, к сожалению, во все последующие годы наше общение ограничивалось довольно редкими встречами, в основном, на школьных сходках по юбилейным поводам. Но что удивительно, каждый раз, когда нам удавалось на какое-то время обособиться от остальных, первые же слова, сказанные Исей, сразу располагали к такой душевной открытости, что сам собой завязывался очень искренний и откровенный разговор о самых серьёзных вещах, которые одинаково волновали нас обоих. Вот так однажды, не чинясь, признались мы друг другу, что много потеряли, не попытавшись наладить более тесное общение, тем более, что всегда испытывали взаимную симпатию.

А жизнь незаметно разводила нас всё дальше: жили мы в разных городах, у каждого появлялись свои заботы и радости — семейные, трудовые, всякие... И в конце концов, мы вообще потеряли друг друга из виду на много лет, так что даже не находилось никого, кто хотя бы из вторых-третьих рук мог рассказать хоть что-нибудь. «Нашлись» мы только в 1979 г. на двадцатипятилетней годовщине нашего школьного выпуска. Организовал эту встречу (только нашего класса) неутомимый и неугомонный Володя Соловьёв, и, наверное, не без помощи того же Иси. Хорошо помню, как в калужскую квартирку моих родителей, у которых я гостил тогда с дочкой ( натаскивал её по математике для вступительных экзаменов в МГУ), ввалилась ватага моих одноклассников, «знакомые все лица», и начали наперебой объяснять мне, когда и где всё будет. Мои добрые старенькие папаша с матушкой не сводили глаз с сорокалетних «мужичков», которых они знали ещё мальчишками. Когда все угомонились и как бы заново познакомились, начался общий оживлённый разговор, а меня вдруг — как сейчас помню — пронзило острое ощущение, что ведь это, в сущности, неожиданная встреча трёх поколений, одинаково чувствующих и думающих, что бывает далеко не часто. Добавлю ещё, что всё «среднее поколение» с чисто мужским одобрением поглядывало на единственную представительницу «юного», о чём она мне потом смущённо сказала сама (недавно это младое тогда поколение уже успело отметить свой 50-летний (!) юбилей, а мы сами близки сейчас к 75-летнему рубежу).